---> транзитный рейс через комнату из школы.
Не самый лучший день для фестиваля. Нет, серьезно. Накрапывает мелкий дождь, хмуро, пасмурно. С другой стороны - уйма плюсов. Никакого солнца. Прохладно. И вообще, освоение новых территорий плохим не бывает - когда еще доведеться безнаказанно погулять по территории "вражеской" школы?
Cначала, правда, нужно было сходить в комнату. Эухенио был более всего взбудоражен требованием облачиться в национальную японскую одежду, которую, видимо, принесли с утра, пока Торн предавался творчеству, и Вэл, в общем-то, уже был готов лезть в священный гугл и искать, как правильно навесить на себя этот ворох ткани, однако потом вспомнил, что традиционная одежда - на вечер, и с облегчением оставил экзекуцию до более позднего времени. Тем не менее, сменить одежду стоило - не посрамить честь школы и все такое прочее... Капитально переодеваться Валентин не стал, лишь сменил рабочую кофту, которую и запачкать не жалко, на более
Не то что бы Торн был в восторге от "Стебля" - его угнетала невыносимая унылость типовых армейских зданий. Новый ремонт и отделка мало это маскировали. Скучно. Опять таки, уныло. Осень эту точку только подчеркивала. Конец сентября, все дела. Зато мелкая морось, запах влажной земли и хрустящей осенней травы, фестивальные навесы, под которыми укрываются несчастные "физики", припаханные родной школой крутить букеты и одарять мастерством всех желающих (можно ли представить себе наименее подходящих к этому людей?). Дождь, правда, мерзкий. Тот самый, недостаточно сильный, чтобы раскрывать зонт, но достаточный для того, чтобы мерзко колоть открытые части тела и принуждать спрятаться куда подальше. Когда всю жизнь прожил в Лондоне, начинаешь разбираться в подобных нюансах
Валентин бы, на самом деле, с удовольствием остался бы в школе и никуда не ходил; но, по правде говоря, альбинос чувствовал, что подзасиделся в четырех стенах. Нужно было как-то развеяться и сменить обстановку. Тем более, посмотрим правде в глаза - некий гиперактивный испанец явно не собирался давать Валентину закисать в своем привычном пассивно-наблюдательном образе жизни. Вэл, как и всегда, как и много лет назад, не возражал.
Особенно, если учесть, что за время, прошедшее с начала учебного года, у них не то что бы была возможность обстоятельно пообщаться. Эу проводил большую часть свободного времени где-то за пределами комнаты, успев за сравнительно короткий срок перезнакомиться/передружиться со всей школой, пару раз заработать дисциплинарные взыскания и устроить нелегальную вечеринку с обилием выпивки, которая и являлась причиной одного из этих самых взысканий. Валентин же старательно привыкал к новой обстановке, засиживался допоздна в библиотеке с учебниками - учиться было с непривычки было ужасно тяжело и приходилось затрачивать колоссальные усилия, чтобы учиться на уровне. Все же учеба в школьном ритме разительно отличалась от расслабленного познания  по настроению на домашнем обучении. Спасал свои нервы свежими играми. Юноша даже успел обрасти некоторыми знакомствами, впрочем, не перерастающими, за редким исключением, в нечто более теплое и приятельское.
Ну, разве что Эу. Но Эу всегда был исключением из правил.
- И чем нам здесь предполагается заниматься, интересно? - этот вопрос занимал Вэла еще с утра, риторический, впрочем. То ли школа не успела как следует подготовиться, то ли ученики еще попросту не успели развернуть все, что они были готовы продемонстрировать, но на территории "Стебля" делать было, в общем-то, нечего. Баскетбольный матч? Ну, особо жаркие фанаты спорта, наверное, пошли бы, но Торн к их числу не относился, да и Эухенио желанием вроде не горел. Караоке? Смешно, право слово. Картинная галерея? Торн, в силу личных особенностей, предпочитал картины создавать, а не смотреть на чужие. Неплохим казался вариант с мэйд-кафе, но в итоге они пошли в сад, как-то так получилось.
- Может, спрячемся куда-нибудь под навес? А то этот дождь начинает раздражать. - Вэл кивнул на одну из временных беседок, под которые перенесли большую часть скамеек, а заодно поставили стойку с напитками для всех желающих. Тем временем, Вэл продолжил прерванный разговор, который они вели еще на подходе к школе.
- Так вот, я нашел, как надевать эти бренные кимоно. На схемах все выглядит довольно просто, требуется только ловкость рук, чтобы понять, как это все друг на друга накладывается и подвязывается. Учитывая, что нас двое - как-нибудь справимся. - Валентин поморщился из-за крупной капли, щелкнувшей по носу и продолжил. - Хотя знаешь, я все равно не пойму азиатскую культуру. Она интересна, но слишком чуждая. Я здесь больше года, но привыкнуть так и не смог. И не смогу наверное.
Валентин проводил взглядом незнакомую ему девочку, отошедшую от одной из беседок с миниатюрным букетиком в руках и проходящую мимо. Одетая сейчас в джинсы и кеды, с двумя хвостиками в забавных заколочках и чем-то тяжелым, доносящимся из наушников, вечером она наденет цветастое кимоно, распустит волосы и на вечер как будто бы перевоплотится в традицонную японку. Как и все они, как каждый житель комплекса. Что-то такое, отдающее костюмированным шоу. И особенно прекрасно в этом будут смотреться они - иностранцы, эти самые кимоно надевающие первый раз в жизни.

Одним из самых огромных плюсов Эу Валентин считал его общительность и дружелюбие. Особенно, в сравнении с самим англичанином. Особенно общительность. Из него получился бы хороший ведущий на радио - говорить много, по делу, и асболютно самодостаточно, не требуя, за редким исключением, от собеседника такого же половодья чувств и вербализированных мыслей. Торна это целиком устраивало, и вообще, он был все же невероятно рад тому, что их общение возобновилось. Это было как... вернуться домой, или в детство, и это немного щекочущее чувство где-то под сердцем было, в общем-то, восхитительным. Наверное, именно поэтому с губ Вэла не сходила мягкая улыбка, а глаза... ну, в бульварных романчиках про них написали бы "сияли". Если бы еще не неуклонно начинающие замерзать конечности (что поделать, хорошим кровообращением Валентин похвастаться не мог), было бы совсем хорошо. Почти идеально.
Не успели они развернуться по направлению к самой дальней беседке, почти полностью скрытой за стволами и пышными кронами деревьев сакуры, как Эу унесся в беседку с напитками, вернувшись через пару мгновений с двумя одноразовыми стаканчиками , от которых едва заметными завитками вверх поднимался пар. Чуткий нос уловил едва слышный запах. Так, кофе и... какао? - Вэл удивленно воззрился на стаканчик, протянутый уже прямиком под нос.
- Спасибо. - юноша взял протянутый стаканчик, еще раз глубоко вдохнув шоколадный аромат напитка. Было удивительно приятно, что испанец спустя столько лет помнил любимый напиток Торна. По крайней мере, таковым он был в детстве. Сейчас безумная любовь утихла, но от чашки горячего какао Вэл отказаться просто не мог. - Ты просто замечательно угадал с выбором. То, что надо. - стаканчик был обжигающе горячим - тонкий картон теплопроводен, все же, но на контрасте Валентин понял, насколько у него на самом деле заледенели пальцы. Так что тепло, впитывающееся через кожу, было только кстати. Валентин с наслаждением отпил немного, чувствуя, как тепло становится не только пальцам, но и всему его мерзлячьему организму. - Как же здорово. Я как-то очень давно не пил какао - в следующий раз, когда выберемся в город, нужно будет зайти и купить. - Торн почему-то не сомневался, что следующая вылазка в город будет инициирована именно Эу, а следовательно, множественное число тут было вполне приемлемым, даже более того, неотвратимым. И они продолжили прогулку по намеченному направлению, в конце концов заняв пустующую беседку и удобно устроившись на одной из скамеек.
Закончилось обсуждение японских нарядов (Эу чертовски прав, и эти странные деревянные тапочки - тот еще верх изощренного садизма), и в беседке стало тихо. Было слышно, будто дождь усилился на мгновение, с силой забарабанив по крыше навеса; хотя, может быть, виной всему был порыв ветра, безжалостно срывавший листья с деревьев, развеивая их по воздуху.
Когда Эу продолжил говорить, выяснилось, что он, в своей излюбленной манере, успел несколько раз сменить тему в голове.
И эта тема застала Торна врасплох. Юноша несколько растерянно посмотрел на своего соседа по комнате, слегка нахмурившись. Он не знал, что ответить, или как. Признаваться Алваро, что его присутствие в жизни Торна, как выяснилось, на тот момент было единственным бастионом на пути к эскапизму и методичному извлечению себя из этой реальности как можно больше, дальше, быстрее-выше-сильнее? Что все подтверждения тому, что и в реальной жизни есть место чему-то захватывающему (даже если ты на весь организм больная белесая моль), так или иначе связаны с Испанией вообще и конкретным ее представителем в частности? Что все последующие попытки контакта с реальным миром так или иначе были потерянными попытками найти что-то свое и стоящее?
Нет, это все звучало слишком жалко и тоскливо.
А еще  – не совсем верно; Торна нельзя было назвать несчастным на протяжении этих лет. Но нельзя было сказать, что он не был одинок.
Нужно было как-то уместить всю эту бурю эмоций в голове, облечь в словесную форму... Валентин вздохнул. Эухенио напряженно ждал ответа, и времени на длительные размышления не было.
- Я не был одинок в физическом смысле. - медленно, подбирая слова, начал говорить Торн, сосредоточив свое внимание на стакане с почти остывшим какао и краем глаза отмечая, что Эухенио точно так же гипнотизирует взглядом кофе. - Мне всегда было с кем поговорить - неважно, в интернете или в реальной жизни. Другое дело, что, я думаю, я сам отгородился от людского общения. Я не знаю почему. Может быть, все просто. Может быть, за эти несколько лет я просто не нашел человека, которому хотелось бы довериться. - Валентин поднял голову, глядя на испанца. - Окружающие не выдерживали никакой критики в сравнении с тобой. Поэтому да, в некоем...моральном плане, мне все эти годы было одиноко. Мне было не так, как раньше, и я не находил себе места. - почему-то с каждой фразой говорить становилось все легче. Определенно, влияние какао.
Вэл замолк, собираясь с силами. Это было сказать сложнее всего, потому что слишком уж, чересчур слащаво и как-то, опять таки, как будто выдернуто из бульварного чтива, но слова крутились на языке и по извилинам мозга, настойчиво требуя быть высказанными. 
- Я скучал. - это смешно, это нелогично и в некотором роде жалко - воспринимать детскую дружбу как едва ли не лучшее и самое яркое событие в жизни, хранить все, связанное с ней, как величайшее сокровище. Вэл понимал, что это он такой перекошенный, он готов был биться о заклад, что Эу эти годы вел нормальную, насыщенную и счастливую жизнь (иначе бы это просто не был Эу), и воспринимал все спокойно.
Ему просто нужно было высказаться.
Высказался, чего уж там. И совершенно не брался предугадывать реакцию.

Весь этот разговор... возникало ощущение, что этот месяц, прошедший после их первой-новой встречи был ничем. Может, сном, или анабиозом, или изощренной комой. Потому что как будто и не было его, а если и был - то будто бы был совершенно не важен. Это не было новым разговором. Это не было новой темой. Просто продолжение внезапно прерванного на месяцы диалога о важном и нужном.
Эу говорит; говорит много, быстро, слова сталкиваются друг с другом, поглощая друг друга, это поток чистых незамутненных эмоций; слышать и слушать его - как держаться обеими руками за оголенный провод. Или как волна холодного соленого моря, которая обрушивается на тебя, и ты стоишь и захлебываешься, и не можешь с этим ничего поделать, потому что мир сужается до одной фразы, бьющей набатом в голове: "хотя бы не забывай дышать".
Валентин действительно не знает, что сказать. Он не знает, прав ли Эухенио, он не знает, прав ли он сам. Может, все действительно так, и нет у него ни гордости, ни самоуважения, хотя это и мало похоже на правду. У Эу своя истина - для него непонятно и невозможно, как можно общаться с окружающими людьми, иметь общие интересы, события и истории, но не считать их друзьями, не пускать в душу, практически не высказывать самого сильного и сокровенного, потому что кому это нужно, черт побери? Потому что ничто не вечно; потому что расставаться - это больно, и зачем начинать, если знаешь наиболее вероятный исход?
Вместо того, что высказывать все это, Торн молчит, лишь пьет свое какао. Курить хочется до невозможности (не то что бы Вэл был подвержен компульсивному курению спасения от нервов ради). Увы, последняя сигарета из взятой с собой в школу пачки была использована неделю назад, а смятая пачка валяется на дне сумки и нафиг никому не сдалась. Поэтому Торн пьет свое какао. И молчит.
И смотрит на Эухенио, который все больше как шторм; летит куда-то в никуда смятый картонный стаканчик (Вэл не может отделаться от мысли, что с гораздо большим удовольствием испанец запустил этот стаканчик в самого Валентина). Волны по-прежнему захлестывают с головой.
Уносят с берега в открытый океан.
На самом деле, Вэла просто притягивают за лацкан пиджака к себе, ближе, как будто на близком расстоянии усваимость информации будет лучше. Это становится доброй традицией - таскать Торна за одежду туда-сюда, к себе-от себя. Хоть альбинос и не был сейчас готов размышлять об этом и выцеплять эту мысль из вороха других - потому что чувствует себя смятенным, растерянным, захлебывающимся.
Их лица слишком близко.
Может в этом и есть резон - каждое слово иглами проникает под кожу, отпечатывается на изнанке.
Бьет под дых. Причиняет физическую боль.
- Я не скучал по тебе всё это время, слышишь?! Не вспоминал даже! - одно дело знать, другое - слышать.
Эу тяжело дышит. Сдерживается.
Это сложно объяснить - то, что тот Вэл, которого описывает Эухенио, существовал только в присутствии самого Эу. И благодаря самому Эу. Без источника энергии ничто не может работать так, как надо.
Но это тоже звучит жалко. До отвращения к самому себе.
Я сегодня отвратительно косноязычен.
Торн лихорадочно ищет хоть самую завалящую мыслишку, чтобы облечь ее в слова, чтобы сказать хоть что-то.
Не успевает. Эу продолжает говорить.
Удивительно, но почему-то больше не обвиняет.
Винит себя.
Это немного странно. Это не совсем свойственно испанцу, каким Валентин его помнил; чувство вины Эу не любил, как и признавать это перед окружающими. А сейчас это снова поток эмоций. Это поток больного, выстраданного, невероятно важного. Эу, мучающийся виной все это время - картина сюрреалистическая.
- Эу... - говорить через комок в горле сложно. Хрипло. Сломанно. Но необходимо. - Я ведь еще тогда, в тот самый первый день сказал тебе, что не виню тебя ни в чем. Не виню и не винил. И не собираюсь, понимаешь? Твоя реакция - она нормальна. Это реакция нормального человека - не зацикливаться на прошлом, идти вперед, отбрасывать ненужное и забывать травмы.
Едва ли полностью осознанным жестом Торн кладет свою руку поверх руки Эухенио, слегка подрагивающей от напряжения. Чувствует пальцами чужие пальцы-костяшки-сухую кожу-мелкие-наверное-незаметные-шрамы. Это кажется важным.
- Я тоже никогда не предам тебя, друг. - "и не надейся, что дам еще раз пропасть" - остается невысказанным. Валентин никогда не был искусным оратором, или человеком, любящим рассыпать словесный бисер. Ему достаточно высказанного; он не знает, достаточно ли этого Эу. - Я обещаю.
Глаза в глаза; отражение в отражение.
Шторм утихает. Вроде бы. Постепенно.
Вэл тепло улыбается. Улыбка все-таки помогает в некотором роде восстановить жизненные силы. Он действительно уверен, что черта с два опять куда-то отпустит этого человека и даст ему снова исчезнуть из своей жизни.
Альбинос понимает, что его какао остыл безнадежно, до состояния "абсолютно невкусно". Отставляет стаканчик подальше, чтобы потом до мусорки донести.
- Расскажешь мне о том, что происходило с тобой все эти годы? - в конце концов, у Валентина нет чудесной подсказки в виде коробки с эпистолярным дневником. А ему интересно. И важно. - Я ведь ничего не знаю, о том, как ты жил. Но я хотел бы узнать. Что именно произошло тогда, весной, и при чем тут твоя ориентация? Как ты сдал экзамены? Куда поступил? - Как ты открыл свой... дар? - у Торна проблемы с идентификацией в речи всех этих сверхспособностей, потому что слово "сверхспособности" отдает чуваками в разноцветных трико. Дар, впрочем, не лучше, но придумывать еще что-то парень не хочет. - И почему ты именно здесь, в Гонконге, а не в Барселоне? Барселона ведь гораздо ближе...
Впервые за некоторый промежуток времени Вэл отрывает взгляд от Эухенио, оглядывая и оценивая обстановку вокруг. Все так же, ничего не меняется; разве что людей побольше.
Но разве это важно сейчас? Ведь его ждет нечто более интересное.

Валентин любит слушать.
Валентин любит слушать Эухенио.
Нет, правда; в который раз уже Вэл задумывается о том, что у приятеля настоящий талант. Всегда, даже в детстве, Алваро рассказывал так, что заслушаешься. Пусть что тогда, что сейчас речь была непоследовательна, Эу перескакивал с одной темы на другую, но в итоге все эти ниточки сплетались в единый смысл, а важно-то было другое - то, как он говорил. Быстро, но с акцентами, страстно, порой разыгрывая целые диалоги по ролям, глядя в глаза и будто стремясь убедить в своей точке зрения, пусть это и было простым повествованием.
Пассионарии такие пассионарии.
Валентин же никогда не страдал от недостатка воображения; тем более, когда его внезапно, как обычно, некотролируемо, подхватывает волной эмоций, и он, на симбиозе ощущений и фантазии, практически видит всю историю так, как будто она происходила у него на глазах. Из памяти выныривает образ Диего; да точно, был такой, Эу, в свойственной ему манере, пытался познакомить своего британского приятеля с основной компанией друзей, вот только Вэла быстро утомляла шумная ватага испанских мальчишек - ему хватало одного только Эу. Так вот, Диего - Валентин хорошо его помнит, помнит, как часто и много Эухенио всегда писал об их совместных проделках, и может понять, каково тогда было Эу - возможно, просто улавливает что-то в волне.
Валентин полностью захвачен рассказом; он пропускает через себя каждое слово каждой фразы, смотрит на Эу - на лицо, на ногу, пинающую ботинок туда-сюда, снова на лицо, теребит лацкан и так уже безнадежно смятого пиджака, а вместе со словами через него проходит острый ток апельсиновых испанских эмоций, до самых кончиков пальцев.
Эу задирает толстовку и демонстрирует шрам; забавно, но Вэл настолько _избегал Эухенио все это время (не буквально, а скорее периферийно, не придавая значения, стараясь скользить взглядом как по просто соседу-знакомому-совершенно-ничего-особенного), что видит этот шрам впервые, хотя, казалось бы, живут в одной комнате. Валентин щурится и присматривается - нифиговый такой шрам. И в этом весь Эу. Подрывать себя вместо противников, заваливать экзамены, поступать в школу-для-будущих-супергероев, и несмотря ни на что, оставаться все тем же Эухенио Алваро, чуть более взрослым, чуть более опытным, но не изменившим самому себе.
- Так что в итоге я оказался в Барселоне, как и хотел. Хоть и там, где не думал оказаться – в стане индиго. В Гонгонг переехал после прошлогодней победы в Турнире. Меня пригласила одна из корпораций, чей штаб находится здесь.
Это неожиданно. Вэл удивленно приподнимает брови. Он был уверен, что Эу такой же новичок, свежее сверхъестественное мясо. Ан нет.
- Между прочим, я один из самых молодых победителей за всю историю Турнира. Мне было 16, а победителей младше этого возраста не было. - Эу ждет реакции, а Вэл чувствует его тепло-щекочущую гордость. Еще бы. На его месте кто угодно был бы горд собой. По меркам современного мира, для молодого индиго - охренеть какое достижение. Без шуток.
- Я удивлен. - Валентин улыбается. - Не знаю почему, но я был уверен, что ты такой же новичок, как и я, а ты оказывается, уже ветеран. - Вэл шутливо хлопает приятеля по плечу. - А вообще, ты молодец. Хотя, я не сомневался; если кому и идет быть парнем-с-суперспособностями, так это тебе. Тем более, одним из лучших. Ты крут, Эу. - Валентин прекрасно знает, что ему не светит ничего подобного - не тот профиль. Но за друга то радоваться это не мешает.
- А я, хоть и узнал о своих способностях в четырнадцать, обучаюсь первый год. Видимо, стоило ехать раньше и в Европу; тогда, может быть, мы бы увиделись и прояснили все это гораздо раньше.
Вэлу действительно просто н е в ы н о с и м о жаль потраченных лет.