Бросив взгляд на часы напротив себя - без десяти пять - Игорь тяжко вздохнул и поднялся с мягкого, поглощающего бежевого дивана, оставив на нём заумный труд по избирательной амнезии. Его предшественница решила оборудовать в этом непонятном узком пространстве, отходящим о основного помещения, личный кабинет, куда пациенты не допускались. Подобное недоразумение в дизайне принуждало каждый раз Игоря вставать и выходить в приёмную - квадратную комнату, сочетающую в себе одновременно воздушность больших окон и какую-то успокаивающую основательность тёмного зелёного.
Описывать интерьерные решения кабинета психолога - обеих его частей - можно многословно и долго, однако нынешний владелец предпочитал обходиться ёмким словом "бабский". Ему была ближе массивная, тяжёлая мебель, статуэтки, которыми можно убить, коричневые тона и лапы вместо ножек у мебели. Но он никогда не предполагал оставаться здесь надолго, а потому и не требовал переделать комнату под свой вкус. И вот на долгие года это временное пристанище стало его рабочим местом. Уже выпустилось несколько поколений учеников, которые и не знали, что здесь когда-то был другой психолог.
Сам Игорь, в своих светлых легких брюках и чуть расстёгнутой белой рубашке, очень гармонично смотрелся в этой комнате и у тех подростков, которым не посчастливилось побывать здесь, твёрдо ассоциировался с этим местом. Вероятно, сейчас он не стал бы менять обстановку, даже появись такая возможность.
Мужчина выносит из своего закутка серебряный французский поднос 19-го века со стоящими на нём заварочным чайником и чайной парой того же происхождения. Они смотрятся на современном стеклянном столике нелепо. Конечно, это не те же самые, что у них были когда-то то - просто очень похожие, купленные Игорем пару лет назад на eBay. Но ему они до тёплой боли в груди напоминали одно из прошлых пристанищ.
А Ему?
Тоже. На это надеялся Игорь, приготовившись к первому приёму с новым студентом.
Но ничего. Не то что чашечки - сам Игорь, казалось, был абсолютно безразличен.
Игорь ждал чего-то - кого-то, -  большего. Намного большего. Но перед ним оказался действительно лишь Сирил Жилин - тяжёлый подросток с амнезией и суицидальными наклонностями, принятый в школу на условии постоянных консультаций у психолога.
Сегодня девятый раз. И Игорь не уверен, удалось ли ему скрыть смесь разочарования и отвращения, когда Сирил не здороваясь врывается в приёмную и, едва ли взглянув на устроившегося на диване психолога, плюхается на кушетку рядом.
- Чай? - спрашивает мужчина, уже наливая напиток цвета хорошего коньяка, стремящийся из тонкого носика к белому дну чашки, разбивающийся небольшими брызгами. Смотрит, как завивающийся пар поднимается от чашек вверх, к потолку.
Решительно непонятно, как с "пациентом" взаимодействовать. Одно ясно - Игорь должен извлечь из этой пустой головы то, что там сокрыто. Их жизнь, их прошлое, которое этому мальчишке предстоит вспомнить.
Для этого нужна как-то дать "положительную динамику", которую ждут и опекун, и директора. Им едва ли важна его память - больше интересуют его постоянные попытки самоубиться. Тем Игорь и обосновал необходимость работать с амнезией. Дескать, человек без прошлого, считай и не жил. А в памяти Сирила лишь годы в центре и недолгая жизнь после. А вот если вернуть воспоминания до, в которых наверняка есть много светлого - парень тут же избавится от своих наклонностей.
Мужчина, как всегда в начале сеанса, на мгновение касается медальона на своей груди, вызывая в памяти удивительно точный для тех времён портрет, написанный конским волосом и сосредотачиваясь на своей цели. Он столько ждал. И это давалось ему легко. Сейчас же - время действовать. Сама судьба толкнула Игоря учиться именно на психолога, работать именно здесь. Теперь он спасёт Сирила, как тот спас его в последний раз.
Сириэль воскреснет, подобно фениксу из пепла. Или, вернее, из грязи.
- Знаешь, - начинает он с насмешкой в голосе, которую чуть прикрывает фальшивка отеческой заботы, - твой опекун считает, что ты не хочешь жить после всего того, что пережил. Вот только я не думаю, что он прав - ты не настолько глуп, чтобы не сообразить, что бессмертен. А если бессмертные все же хотят умереть - они действуют немного иначе. - Игорь специально не говорит, как, чтобы ненароком не толкнуть парня к новым горизонтам из упрямства, - В связи с чем меня просто мучает вопрос: а зачем ты на самом деле делаешь это? Демонстративность? - для этого ты слишком прячешься. Скука? - выбираешь не самые зрелищные способы. Мама не любила? - так ты же не помнишь этого. Ты сам задумывался над тем, какова причина твоих действий?
Он сидит расслабленно, засунув руки в карманы, смотрит на парня выжидательно. С его памятью, запечатлевающей каждое глупое подростковое слово, ему не требуются записи.

Парень перед ним бравирует, играет, провоцирует. Непрерывно и постоянно. Порой Игорю кажется, что тот едва ли не специально устраивает в школе шумиху перед очередным сеансом - это всегда здорово сбивало Осинина с толка. И, положа руку на сердце, первые разы он знатно пролетел как психолог: вместо того, чтобы копать вглубь, пытаясь достучаться до старой памяти или хотя бы до решения нынешних проблем, он вполне предсказуемо обмусоливал каждый конкретный последний случай. Чего делать не следовало.
Нужно пользоваться тем, что Сирил во встречах явно заинтересован. Он может отрицать это, хамить, он явно сам этого не осознаёт. Но если бы он не хотел - он мог бы этого избежать. Да, походы к психологу были условием его прибывания в школе, но так ли уж этот подросток заинтересован в образовании? Или, напротив, причина именно в этом, а Осинина он терпит лишь чтобы учиться и хоть в чём-то оставаться нормальным?
Какой бы ни была мотивация, для Сирила Жилина - несчастного ребёнка формальных четырнадцати лет от роду, - это хороший знак. Надо будет не забыть написать это в очередном отчёте. Все порадуются.
Что это значит для Сириэля? Неизвестно. Но хотя бы то, что они будут видеться. А это даёт шанс. Шанс - это невообразимо много. Особенно для двух бессмертных.
От чая пахнет... чаем? Игорь решительно не разбирался в сортах. Но в этом есть и нотка цитруса. Её всё же можно услышать в воздухе.
Ни один из них к чаю пока не притронулся. Игорь молчит. Нельзя забивать пустоту своей болтовнёй - тогда пациенты сконны ещё больше молчать и перекладывать всё на плечи терапевта. Сирил медитирует, теребя очередной пирсинг, в этот раз в губе. Многие спорят, является ли развратная одежда, тату и дырки по телу признаком деструктива или вкусовщиной? Что же, в этом случае являются.
Можно хоть всего себя утыкать шипами. Чтобы скрыть свою беззащитность, придать себе более агрессивный и мощный вид. И остаться не ребёнком даже - плодом, эмбрионом, которому и правда не хватает тепла. Наверное, что-то такое было и в Сириэле - XIII век всё же не был богат на любящих психологически-зрелых матерей. Всеобщая несвобода, несвобода женщин в ещё большей степени, довольно наплевательское отношение к детям - всё это не способствует формированию зрелой личности. Хотя Сириэль, не обладая совершенной памятью, многое не помнит из своей жизни. И Сириэль никогда не выглядел таким слабым.
Это бесило. Но это же и подкупало. Сириэль в глазах Игоря всегда был иконой, недостижимой мечтой. Мальчик же не просто достижим - он слаб, уязвим, внушаем. Этим можно было бы воспользоваться. И часто Игоря посещали такие крамольные мысли: что, если всё это не просто так? Что, если для него это возможность получить то, что так давно жаждал? И в то же время жизнь показывает ему, что нельзя получить всё и разом. Либо Сириэль - близкий друг, самый ценный человек; либо Сирил - любовник? И дело не в сексе. Скорее, в желании обладать, владеть, властвовать. Что невозможно с равным.
Но по итогу пока Игорь отдавал предпочтение прошлому, а не возможным новшествам в своей жизни.
Наконец Сирил решает выдать какую-то информацию. Как только у него включается сознание - он тут же принимает весьма развязный и самоуверенный вид. Игорь хочет уставиться во все глаза на открывшуюся полоску кожи, на общую грацию тела. Или отвернуться в смущении. Но язык тела он знает лучше многих. Поэтому смотри в лицо - не в глаза, дышит размеренно, вообще не выдаёт своего смятения, охватывающего его каждый раз в таких ситуациях и запускающего думы о том, что будет если...
- Ты не нарцисс, - спокойно, словно обрезая эту тему, говорит Игорь. Он предполагал, что в Сириэле может быть порой что-то нарциссическое. Но не более. В конце концов, свою жену и детей тот искренне любил. Это даже Игорь принимал. - Я понимаю, что это может быть сложно. Поэтому у тебя будет задание на неделю. Не вижу смысла запрещать тебе что-либо. Но перед очередным самоубийством остановись, пожалуйста, на десять секунд и подумай, что ты чувствуешь в этот момент. Какие чувства толкают тебя. Потом уже убивайся. Когда воскреснешь подумай, что чувствуешь теперь. Старайся подмечать это каждый раз. Потом обсудим, - он не спрашивает, есть ли возражения или вопросы. Говорит так, словно выполнение заданий само собой подразумевается. Берёт, наконец, чашку, ставя таким образом точку в этом смысловом блоке и, сделав глоток, переходит к следующему:
- Ты хочешь сказать, что переживаешь, будто меня от тебя тошнит? - самодовольную ухмылку невозможно сдержать. Все же этот подросток с лёгкостью выдаёт свои настоящие чувства. - Не проецируй на меня свои опасения.  Да, работы у меня много. Я смотрю досье каждого прибывшего и некоторых зову на первичную консультацию. Но потом обычно передаю их коллегам. В городе много специалистов, сотрудничающих с нами. Я редко сам веду терапию учеников школы. Вот и с тобой так же. От меня требовалась ровно одна встреча. Все последующие - исключительно моя добрая воля. Стал бы я это делать, если бы меня от тебя тошнило? Кассеты я, кстати, не смотрел. Не хотел видеть, как над тобой издеваются. Я бы потом захотел это забыть. И не смог, - рука с чашкой предательски дрожит от гнева и боли. Никто не знает, сколько Сирил пробыл в центре. Но Игорь догадывается. И десятилетия мучений... Это будет слишком для любого.
- Исследовательские журналы прочитал - тот жалкий кусок, который из них уцелел при поспешной ликвидации центра. У тебя невероятные способности, а исцеление - и вовсе уникально. Я знаю лишь ещё одного человека с таким же потенциалом. И там тоже проблемы, мешающие лечить. Ты знаешь, как работают твои силы? Знаешь, почему у них такая отдача?

Игорь делает очередной маленький глоток горячего чая. Он чувствует, как жидкость обжигающей волной идёт вниз по пищеводу, а ей навстречу поднимается узел страха, скрученными нервами возникший в солнечном сплетении. Расширенными в испуге дрожащими зрачками, замерев, он смотрит на вновь собравшегося Сирила. Что в его словах спровоцировало эту реакцию? Он определённо попал... Но куда? И нужно ли это было?
С тихим звяком он ставит чашку и на стол перед собой, выравнивая ручку параллельно краю столешницы, и чуть наклоняется вперёд. Ему хочется то ли коснуться мальчика и как-то успокоить его, то ли сказать ещё что-то, усилить эффект. Стресс породил Сирила Жилина в его нынешнем виде, он же может и уничтожить. Нужно лишь найти в этой стене слабое место и проломить её. Почему только это парень никогда не говорит ничего прямо? Зачем он говорит то, что не является правдой - ни для него самого, ни для любого, готового раскинуть мозгами.
Но он не успевает сделать ничего, когда очередной поток бессмысленных речей, которыми Сирил вновь и вновь демонстрирует отказ копаться внутри своих мотивов, начинает выливаться из парня. Это отвращает. С губ Игоря срывается рваный кусочек воздуха - подавленное раздражённое фырканье, когда он вновь откидывается на спинку своего удобного дивана, закидывая щиколотку на колено в хозяйском жесте:
- Ты говоришь про "ненормальность"? Бессмертие, пожалуй, один из самых понятных даров - уж точно понятнее способности овладевать чужим разумом или оживлять вещи. И я умирал... Не знаю, сколько раз - я не сразу понял что это и не считал, - память Игоря услужливо воспроизводит боль разломанных костей, проткнувших лёгкие, мышц сердца, разрываемых вражеской пулей, требухи, выдираемой из него жадными руками и пропадающей в голодной пасти. - И воскресал, - кости, с хрустом встающие на место, первый глоток кислорода в опустевшие лёгкие, заходящееся в шоке сердце, содрогающиеся в судорогах мышцы, режущие от света глаза. - Не нахожу в этом решительно никакого физического удовольствия. Но ты всё-таки на это подсел. И ты точно не... - Игорь хочет сказать "не хочешь умереть" - желающие этого бессмертные топятся, морозятся во льдах или ещё что. Пусть это не смерть, но это не даёт воскреснуть. К счастью, Сирил Садится так резко, что психолог просто не успевает закончить и, таким образом, взять этого внушаемого подростка на понт и  подкинуть в его голову дурные идеи.
Пожалуй, ему бы испугаться. Испугаться этих резких движений, безумной улыбки, криков, да хотя бы риска того, что его желания рассекретили. Но он только что вспомнил, как этот же человек раздирал его на части - без всяких улыбок, без тени узнавания в глазах, - полностью жёлтых, словно не человеку принадлежат. Ему не было страшно тогда, чего бояться сейчас? Попытки напасть на него, напугать просто смешны. Чем больше Сирил нуждается в помощи, тем с большим усердием он, кажется, пытается оградить себя ото всех. Распугать их любыми способами. Оградить от монстра.
Тогда как больше всего этого монстра боится он сам.
- Ты так этого боишься? - тихо, мягко спрашивает Игорь. Нельзя кричать на кричащих людей, он тогда лишь увеличат громкость. - Что ты просто монстр, созданный лишь для убийства? - одной рукой он берёт чашечку в руках подростка, другой осторожно разжимает держащие её пальцы. Его кожа всё ещё помнит, каково касаться Сириэля - и его тело не чувствует никакого различия между этими ощущениями. Наливает новую порцию чая. - Ты не создание этой лаборатории. У тебя точно была жизнь до её стен. Долгая жизнь, - он сильнее наклоняется вперёд, смотрит прямо в карие глаза, в которых помнит, наверное, каждую жёлтую крапинку. Пододвигает наполненную чашку к подростку, не отрывая взгляда, и медленно задаёт один вопрос:
- Зачем ты всегда облизываешь край чашки, отпив из неё?

Выражение лица Сирила меняется, подобно узорам в калейдоскопе. Узорам страшным и жутким, складывающимся поочерёдно в невыносимую боль, глубокое отчаяние, сильнейший страх и - за всем этим, - надежду, притаившуюся в глубине зрачков. Он вздрагивает, снова и снова, от слов и прикосновений, и Игорь чувствует себя палачом, нещадно полосующем душу подростка кнутом, вызывая судорогу каждым точным ударом. Рассекая её, обнажая через мучения всё более потаённые её уголки.
Ему нравится эта власть. Чувствовать себя умнее, опытнее, сильнее. Она же его пугает. Никогда он не имел такого контроля над Сириэлем. И это отличие, наравне со всеми остальными, показывает, в какой степени Сирил лишь жалкая маленькая копия. Неясно, как эта слабая личность смогла подавить Сириэля, почему именно она родилась в стенах того центра. Неужели из всех сторон, из всех возможностей только такая субличность, отколовшаяся от цельной части, смогла вынести произошедшее с наименьшими потерями?
Не остаётся незамеченным, как ровно на долю секунды Сирил даёт волю своей надежде и, - к сожалению, лишь в метафорическом смысле, - стремится на встречу Игоря, но тут же, в который раз, спохватывается и останавливает сам себя. Обычный и ясный вопрос превращает в оружие. Причём не изящную рапиру тонкого остроумия, а в тяжеловесную дубину хамского тона и формулировки.
Конечно, откуда же Игорю знать-то? Он уже открывает было рот, чтобы язвительно озвучить очевидные факты: явно не среди белых лабораторных стен Сирил приобрёл свои многочисленные бытовые привычки и общие знания. Он обладал большинством необходимых умений, владел чтением и письмом, математика, география, история - в большинстве предметов он был вполне на уровне "сверстников". Но Сирил быстрее сам начинает отвечать на заданный психолого вопрос. Игорь ещё сильнее подаётся вперёд, впиваясь взглядом в чужие глаза, смотря пытливо и с надеждой.
Сирил отвечает медленно и неуверенно, словно сам не способен поверить в то, что собирается сказать. И когда он замолкает, Игорь позволяет себе ещё секунду надеяться, что это конец. Что сейчас юноша поднимет свой взгляд от чашки и Игорь увидит совершенно другое выражение лица, увидит узнавание, увидит, как губы знакомо складываются в улыбку.
И тем неожиданнее по сравнению с этой глупой мимолётной верой бьёт происходящее.
И пора бы уже привыкнуть к тому, то вечно случается что-то неожиданное их всегда не вовремя. Игорь спрашивает в спину уходящему навстречу кому-то парню, куда он собрался, успевает даже встать и возмущённо заметить, что сеанс ещё не закончился и чтобы Сирил прекратил нести чушь на французском, когда тот прекращает идти, куда бы он там не шёл, и тяжело, грузно оседает на стол. К счастью, из всей посуды падает лишь чашка - та самая, которую Игорь наполнил минуту назад. Он смотрит на лужу, затекающую в щели паркета, и понимает, что это было. Понимает по взгляду парня, по дрожи, которая бьёт его нежное тельце тело. Он интуитивно догадывается по этому остекленевшему взгляду, что это были вспоминания. Более сильные, чем когда-либо до этого. Настолько реальные, что Сирил забыл где он сейчас и вспомнил, где он был тогда.
Мужчина широким шагом перешагивает лужу чая и огибает столик, приближаясь к Сирилу. Он смотри на парня, поза которого вновь полна боли и уязвимости, а затем решается и - может же он позволить себе такую малость, это даже не выходи за границы приемлемого, - садится рядом на корточки и обнимает Сирила, положив руку ему на макушку и тем самым мягко побуждая уткнуться лицом в плечо Игоря.
- Я знаю, что ты не монстр из центра. Ты разговариваешь, пользуешься бытовой техникой, пишешь и говоришь по-русски, а ещё быстро вспомнил английский. Ты знаешь, кто такие Сталин и Гитлер, и чем закончилась Вторая Мировая. А ещё ты порой видишь странные сны. И, видимо, не только сны. Может, - Игорь старается говорить спокойно и мягко, лёгкое дрожание его голоса можно принять за волнение, но на самом деле это скорее ликование, - ты сейчас чувствуешь себя ещё хуже. Но то, что ты видел, как и твои сны - это лучшее доказательство, что тебе есть, что вспоминать. Но даже если это окажется не так, вопреки всей логике - я всё равно считаю то, что с тобой делали, чудовищным, и никогда не оставлю тебя.
Говоря "никогда" Игорь мог позволить себе роскошь иметь в виду именно это слово.
Он наконец отпускает парня, хотя и продолжает сидеть перед ним, неотрывно глядя в глаза.
- А теперь расскажи мне, что ты видел, - велит он. Хотя вместо это спокойной и уверенной фразы ему хочется умолять, заискивающе глядя в глаза.
Как у Сирила несколько минут назад, теперь дыхание Игоря учащенно, как после быстрого бега. Грудь вздымается и опускается, он чувствует, как прилипла к внезапно вспотевшей спине рубашка.
"Скажи, что ты видел меня" звучит мольба в его голове.

Руки словно деревянные - они никак не хотят разжиматься и отпустить Сирила, который уже достаточно пришёл в себя, чтобы захотеть отстраниться от прилипчивого взрослого (а кем ещё сейчас мог быть для него Игорь?). Поэтому Игорь отклоняется целиком, корпусом откидываясь назад. Руки по-прежнему словно не слушаются, по идут вслед за телом. Поэтому теперь контакт не так силён. Он не обнимает Сирила, лишь слегка придерживает за плечи.
Как и большинство людей, Игорь не любит смотреть другим в глаза. Слишком прямо, слишком жёстко, слишком давяще всеми эмоциями. И эта привычка - что у Сирила, что у Сириэля, - раздражающа и унизительно-притягательна одновременно. Как всегда, Игорь ломается и отводит взгляд. Как всегда, он старается сделать это как можно более незаметно: обычно человек не отличит взгляд глаза в глаза от взгляда куда-то в переносицу.
- Я знаю, потому что ты вёл себя так, словно видел что-то. Ты шёл и разговаривал с каким-то мужчиной на французском. И если только ты не решил разыграть передо мной сцену - ты определённо видел что-то, - он выдыхает так, словно бесконечно устал от всех этих разъяснений очевидного. Лишь этим он позволяет себе выпустить наружу то раздражение, что копится внутри. Не от большого профессионализма. Просто не хочет разрушить тот тончайший признак связи, что образуется между ними. Чем больше этот ребёнок будет доверять Игорю, тем проще будет им управлять. Тем охотнее и с меньшими вопросами будет выполнять то, что положено.
Нужно ли это Игорю? - Да.
Вот только зачем?
Хочет он вернуть Сирилу память и тем самым вернуть Сириэля?
Или же он хочет, чтобы Сирил "всегда при нём был"? Думал ли он об этом, если бы Сирил так настойчиво раз за разом...предлагал себя? Конечно, Сирил лишь нелепо провоцирует. И тем глупее чувствует себя Игорь, осознавая, что хватило всего пары топорных "сексуальных" фраз и жестов, чтобы мысли настойчиво потекли не в том направлении.
Игорь на секунду закрывает глаза и с нажимом проводит пальцами по бровям, убирая, наконец, руки с плеч Сирила. Стоило бы сейчас сказать, что этот бал - воспоминание. Может парень тогда на шоке что-то ещё вспомнит. Ведь осознать внезапно, что живёшь уже чёрт знает сколько лет - то ещё потрясение. Стоило бы... Но что, если всё пойдёт не так? Если ничего не случится, но он раскроет все свои карты? И больше доступа к Сирилу не будет иметь (если тот хоть слово скажет своему опекуну).
Игорь сам не понимает, насколько по-детски он рассуждает, подменяя интересы своего пациента своими, отождествляя их и сращивая.
Сириэль нужен ему - нужен был всё это время и особенно нужен теперь. Сирилу это не нужно. А Сирил не нужен Игорю. Не нужен.
Но всё же Игорь молчит о том, что ему известно. Встаёт, оправляет брюки и садится на край кресла напротив Сирила, отдаляясь физически, чтобы отстраниться морально:
- Я радуюсь тому, что ты видишь что-то, не из центра. Ты говорил на французском. Значит, ты жил вне этой лаборатории. По крайней мере, какое-то время. И тогда, что бы с тобой не делали, ты не орудие, созданное в тех стенах. Ты кто-то помимо. Большее. Даже если вычеркнуть всю жизнь в центре - тебе ещё есть, для чего.